У потенциального автора уточнение и к заказчику, и, наверное, к модераторам: Заявка очень хорошо пересекается с моей старой идеей на миди (или макси?). Но. Пержде чем я в миди начну описывать царство Махала, мне нужно будет описать каждого гнома живьем, а это как минимум 13 глав с флешбеком из жизни и моментом смерти. Т.е. если я начну сюда это выкладывать, то истинное исполнение заявки начнется значительно позже. Пойдет? Или не соответствует правилам?
Итак, это "потенциальный автор", который выше. Поясняю: я все-таки буду описывать жизнь гномов, потому что это важно для сюжета, но не все тринадцать, а каждому по главе. Например: сейчас я выкладываю жизнь Торина. Следующая глава будет о нем в царстве Махала. Далее планируется жизнь Дори, и четвертой главой будет он же, в царстве Махала. Начнем? Исполнение № 1. Часть 1/? Первая половина первой части - 1 291 словоТорин.
Он очень любил прогуливаться вдоль навесных мостов, глядя на работу в шахтах. Траин ворчал, что это не безопасно, но Трор посмеивался и отвечал, что гордится внуком. Что эта любовь означает стремление к золоту, стремление контролировать, стремление видеть, как золото идет в их род. Означало правителя истинного, который всегда будет стараться приумножить их богатство. И его не трогали. Разрешали инспектировать шахты и вникать в вопросы работников, разбираться с возникшими проблемами. Разрешали изучать ювелирное дело, отрядив к нему в учителя лучших мастеров. Разрешали проводить в сокровищнице столько времени, сколько ему нужно. А ему было нужно. И это проведенное время он делил на две необходимости. Он находился там для дела – изучая древние и самые современные изделия, вникая в хитросплетения узоров, тончайшей ковки, первокачественной огранки. Не просто любуясь этими драгоценностями, но проводя по ним пальцами, ощущая все старания мастеров. Не только ювелирную вязь в огранке брошей, колец, диадем, но и оттиски рисунков на золотых вазах, переплетение грозных узоров на секирах, мечах, чеканку самых разных монет, огранку камней. Впитывал эти знания, душой стремясь к тем мастерам, что произвели это богатство. Для того, чтобы понять их, но не для того, чтобы повторить. Понять и продолжить их души, создать что-то новое, а не выучиться тому, что уже есть и повторять старое. Второй частью этого времени было удовлетворение личное. Ему было стыдно в том признаться, но он получал покой и умиротворение, блаженство, восторг, радость – именно тогда, когда был окружен всеми этими вещами. И даже сам он не мог разъяснить ни себе, ни, тем более, другим, что же его так радовало. Гордость, оттого что все это означало величие его рода, всего народа. Понимание того, что все это собрано здесь для него. Для своих потомков его предки собирали и приумножали это богатство. В каждом золотом блике он видел эту любовь, которая не умерла вместе с праотцами. И это умиротворение, эту радость он, к стыду своему, не хотел делить ни с братом, ни с сестрой. Он готов был увешать их драгоценностями с головы до ног и радоваться этому, но не делить с ними это ощущение – здесь он предпочитал быть в одиночестве.
Вид Трора, снова и снова запускающего пальцы в золото, приподнимавшего ту или иную драгоценность для любования – вызывал целую бурю чувств. И на первом месте была злость – он ведь не понимает! Не может понять, как и чем именно это все ценно – так небрежно прикасается, так небрежно! И раздражение оттого, что заняли его место и ему, Торину, придется ждать, прежде чем он сумеет остаться тут в одиночестве. И раздражение – не трожь, эта брошь моя! И неизбывный стыд – он не имел права ни злиться, ни раздражаться, ни думать так, ни действовать, ни претендовать. Это все принадлежало Трору по праву. Затем – Траину и маме. Не Торину. И он радовался. Даже не смотря на все эти темные, какие-то гнилые чувства – он радовался за свою родню, гордился своими старшими и лучше умер бы, чем попытался отнять это у них. Но ему было… просто грустно. Все это – для него, но не его. И противно за самого себя. Лишь один гном знал о его сомнениях и метаниях… одна. Его последний шкодливый поступок, его самый лучший выбор и единственно важное в жизни решение. Его будущая королева, о которой не знал даже Фрерин. Его любимая и его друг – первым делом. Лучший друг. Не занявший места Двалина и Фрерина, но вставший с ними наравне и давший то, чего не в состоянии были дать они. Антига как-то сказала ему: - Это все неправильно и я не понимаю тебя. Но если тебе нужно, пусть так и будет. Похоже на сумасшествие, кстати. Смешно, но вдруг да приведет когда-нибудь к горю. Торин улыбается широко: - Пока ты рядом? Вряд ли. Ты успеешь хорошенько поколотить меня прежде. - Послушай меня… Все это – когда станет твоим – будет давить на плечи. Будет уже реальностью, а не фантазией. Ответственностью. Не торопись так к этому. Не спеши. Побудь молодым, не привязанным ни к чему, кроме меня. Достанься мне, хотя бы сейчас и так долго, как можешь. Я уже делю тебя с мастерской, с наставниками, с братом, с сестрой, с тем местом слева от трона, когда ты должен стоять рядом с дедом и братом, но не держа меня за руку. И чем дальше идут года, тем больше они будут забирать тебя. Я понимаю и принимаю это. К тому же наступит день, когда тебя отдадут мне насовсем, и по ночам я буду забирать тебя ото всех. Но это не скоро. Будь моим сейчас. И держись за меня. И Торин держался. И каждый раз, когда ему хватало воли уйти из сокровищницы пораньше, предпочтя ее общению с невестой, в нем мешались чувства: досада и разочарование, с покоем и негой, той, что можно получить, только прикасаясь к любимой. И ее руки отводили прочь тревоги, стыд и жадное стремление, стирая эти чувства и заменяя их возбуждением, желанием совсем другого более земного, и любовью. Тогда он понимал, что именно он, а не Трор, все чаще пропадавший в сокровищнице – делает правильный выбор. Торин даже пристрастился к этому выбору. Даже когда Антига уезжала, он стремился к брату и сестре, ища защиты от своей внутренней тьмы, жажды и стыда – у них. Их слова, их смех, их тревоги – помогали не меньше и не хуже. И он просто перестал ходить туда. Антига радовалась за него, потому что была единственной, кому он доверил этот свой секрет, и кто мог обсудить с ним его успехи и разочарования. А однажды она ему сказала: - Но ты вернешься туда два раза. - Два? - Угу, именно два. - Такая точная цифра? Зачем? - Первый раз мы придем туда перед свадьбой. - Да? - Да. Я встану там как кукла… голышом. Глаза Торина сверкнули, и он с трудом спрятал улыбку в усах. А невеста, сверкая глазами и дразнясь, продолжала: - Я буду стоять там голая, и дрожать от холода, а ты – будешь выбирать и надевать на меня те украшения, которые посчитаешь достойными своей жены. Ты будешь украшать меня ими, увешивать с ног до головы, пока они не заменят мне одежду. Именно их ты сложишь в сундучок, и именно их поднимут в наши покои. И только их до конца жизни я и буду носить. Руки Торина задрожали, а в своем воображении он уже одевал голую невесту в золото, лишь для того, чтобы потом снова раздеть. Он сжал кулаки на ее плечах, спросил хрипло и серьезно, потому что теперь было не до смеха: - А второй? - А второй раз, когда я узнаю, что я беременна. - Ты хочешь сообщить мне об этом именно там? - Не важно, где я тебе об этом сообщу, но ты прогонишь оттуда всех охранников и мы спустимся туда во второй раз. - И зам же? – Он, конечно, догадывался, но принимал ее игру, которая с ума его сводила. - А затем, что я снова там разденусь, только на этот раз буду твоей законной женой, и тебе будет позволено сделать то, чего нельзя было в первый раз. Прямо посреди всего этого золота, которое будет под нами, и вокруг нас и которым я осыплю тебя, голого и взъерошенного… Торин не рассчитал силы и все-таки пребольно укусил ее за загривок, убрав с шеи тяжелую копну черных волос. Впрочем, она смеялась, пусть и подавив легкий стон. Сама виновата. Нельзя говорить такого мужчинам, если… А Антига вырвалась из его рук, рассмеялась, глянула на него жадно, давая понять, что и сама себя измучила этими фантазиями, и бросила на прощание: - Подумай об этом ночью. Торин яростно взвыл, но его невеста уже убежала. Прям завтра жениться, что ли?..
А потом тьма вернулась сторицей, потому что унять ее уже нечему было. Потеря той сокровищницы, хоть он и не заходил в нее много лет – это потеря всего величия рода. Потеря дома – давила и ввергала в отчаяние. Потеря стольких жизней – сокрушала. Но потеря невесты, о которой никто даже не знал – уничтожила и смела все защитные барьеры, все доброе и светлое, все знакомое и хорошее, оставив лишь комок воющей, болезненной животной ярости в теле гнома.
торая половина первой части - 1 055 словА потом, спустя несколько лет, наполненных лишениями и бродяжничеством, вернулся стыд и ярость на самого себя. И причина была веской, потому что он понял, поймал себя на том, что помнит лицо и фигуру Антиг очень расплывчато и смутно, но стоит закрыть глаза, и он видит сокровищницу, а его пальцы чувствуют каждую грань драгоценных камней, каждую щербинку на гладком металле. Эта ярость, эти видения захватывали его все больше и больше, внешне делая его мрачнее и угрюмее, его слова – более отрывистыми, а его решения и поступки – жесткими, решительными и непримиримыми. Но это дало свои плоды. Никто не знал о его темной жажде, никто не знал Антиг и никто в полной мере не понимал его трагедии. Поэтому все думали, что таков сам по себе его характер, что таким он стал вынужденно, чтобы обеспечить благом свой народ. И народ, это то, что он никогда не забывал. Его народ, огромная ответственность, грузом упавшая на плечи, намного более тяжким грузом, чем пророчила ему невеста. И именно туда, на восстановление, на правление, на совесть, на необходимость и выживание он направил всего себя, отдал всего себя им, потому что, будучи по сути своей добрым гномом понимал – если он отдаст им себя, рано или поздно они его спасут. А Фрерин и Двалин всегда были рядом, каждым своим взглядом, улыбкой, словом, да просто звуком голоса и силой рук, трудившихся с Торином наравне – вытаскивали его из глубин отчаянья такого черного, какого он и не ведал узнать. И он начал выкарабкиваться. Не надеясь стать прежним, но надеясь переродиться во что-то новое.
А потом его ждал еще один удар. Такой, который забрал у него все, что оставалось. У каждого живого существа должен быть кто-то, кто будет тебе защитой, каменной стеной, за которой можно спрятаться, надеждой, ради которой можно подняться из любой грязи и боли, и снова трудиться и пробиваться ради этой надежды. Для гномов это семья. Даже для Трора, все более впадавшего в безумие в Эреборе, и странно вернувшего себя прежнего в изгнании – даже для него была и стена, и поддержка, и надежда. Потому что даже король нуждается в чем-то подобном, даже король иногда желает спрятаться за кем-то пусть и ненадолго. У Трора были его сыновья, его внуки, его жена. И они же все – те, в ком Торин искал утешения после Эребора – были у него. Дед и бабка, отец и дядя, воспоминания о погибших женщинах: матери, невесте и дядиной жене. У него были двоюродные братья, родные брат и сестра, и будущая сноха, в которой Фрерин души не чаял. Все это – все, кроме двоюродных братьев и сестры – он потерял. Он мог называть сотни имен тех, кем он дорожил и кого уважал, но во внутренние узоры своего пояса он вплели эти ушедшие, родные имена. Имена тех, кто оставил его, лишив защиты и «стены». Трор и Фрида, Фундин и Грода, Траин и Ройна, Фрерин и Дагна, Антига.
Дис, с которой он был близок и приветлив, но в дела которой мало вникал, оказалась единственным маяком, заставлявшим его быть кем-то иным, кроме как Королем. Единственная, кто получала изредка его улыбки. Единственная, кто могла хорошенько стукнуть, чтобы уложить спать, и ткнуть мордой в тарелку с похлебкой, чтобы заставить поесть. Не в самих действиях суть, а в той искре веселья, быстро пропадающей и затухающей, но все же появлявшейся каждый раз, когда она так делала. А потом она родила сыновей. Мальчишек, которых Торин сторонился поначалу. Боялся их. Они были наполнены непонятным и давно забытым светом. И даже сердился на них, потому что с их появлением и Дис начала наполняться светом, выбираясь из мрака, и бросая его – Торина. А потом, однажды, когда Дис не было, а мальчишки испугались, что мама пропала, они пришли к нему, глядя на него испуганными глазами, цеплявшихся друг за друга и храбрившихся. Они пришли к тому единственному, кому могли доверять. Стена, надежда и защита. Для гномов это семья. И Торин внезапно осознал, что именно он был их семьей, именно на него они опирались, в нем видели защиту и надежду. Его наследники, боявшиеся его, чувствовавшие его отчужденность, но даже мысли не допускавшие, что грозный дядя не поможет или не защитит. И свет наконец-то, спустя столько лет, коснулся и его. С непривычки это было болезненно, почти до слез, и так ошеломляюще. Но именно с тех пор рядом с именами мертвой семьи появились имена живых, тех, ради кого стоило жить: Дис, Двалин, Балин, Кили, Фили. Целых пять имен – его надежда и его стена. С тех пор вернулся гном. Пусть изменившийся, с потрепанной душой, но живой и чувствующий. «Король» - единственная сущность в нем до этого момента, от этого стала только сильнее, только выиграла.
И вот, все прошлое и темное – снова с ним. Нет больше сотен факелов, освещавших это место, но сокровищница по-прежнему прекрасна. Только теперь она не пленит его разум. Это все – ничто по сравнению с величайшим знаком их рода. Аркенстон был где-то здесь и звал его. Иногда, ему действительно казалось, что он слышит не только голоса своих воинов. Он слышал глубокий и низкий зов камня. Постоянный монотонный шепот: «Я здесь, я здесь». Он даже видел его, лишь смутно отдавая себе отчет в том, что это лишь видение. Он оглядывался и видел Трора, в той же одежде, что тогда, запускающего пальцы в золото. Слышал его довольный смешок. Видел голую Антиг, именно такую, какую рисовал когда-то давно в своем воображении, когда по ее обнаженному и молодому телу пробегали блики золота и драгоценных камней. Черные волосы мешались с золотом, вся она увешана золотом и драгоценностями и смеется зовущее и приветливо. До сих пор ждет его, чтобы хоть частью он достался ей одной, как она всегда хотела. Где-то тут даже стоит сундучок, если его, конечно, не разворошил Смауг, в который Торин очень много лет назад сложил приглянувшиеся драгоценности. Сундучок для королевы. Но его он не ищет. Ему наплевать на него, и он отмахивается от образов и голосов. Отворачивается от брата, еще подростка, который впервые пришел сюда и насмешливо присвистнул. Отворачивается от мастера Бурина, любимого учителя, который поворачивается к нему с подвеской в руках, рассказывая о достоинствах ковки. Не смотрит на бывшую невесту. Не смотрит на деда и неодобрительно сверкающего глазом отца. Торин ищет Аркенстон. А на следующий день Торин полон ярости. Проходит еще немного времени, и Торин умирает, лишь чуть-чуть просветлев. Злобы нет. Гнева нет. Есть непонимание и растерянность. Но он дарует прощение тому, кто всегда был наполнен светом, прошел с ними весь этот путь, и изо всех сил старался делиться светом и надеждой с ними. Наивный и слабый, но такой сильный и заслуживающий прощения. Пусть так. Перед смертью.
О, Малах! Какой прекрасный текст! Какие потрясающие обещания от автора! А я чуть сдуру решила больше не ходить на фест - всё равно ничего большого и интресного больше не появится. Автор, заклинаю, выкладывайте!
Бладж, Спасибо большое, надеюсь, что не разочарую. Исполнение №1, часть 2/27 (?) 1 684 словаПосмертие
Торин вдыхает полной грудью, не торопясь открывать глаза. Ему неловко и немного страшно, потому что он помнит все. Знает, что умер, и, открыв глаза – увидит то, что будет означать вечность для него. Растерянность умершей души, не знающей чего ожидать. Увидит ли он своих мертвых, встречающих его здесь? Он Король. Он смелый и сильный, поэтому он открывает глаза, чтобы встретиться лицом к лицу с чем угодно, и… И ему снова двадцать лет, а перед ним, у его ног, лежит его младший брат. Торин смотрит на окровавленную рожицу, на гневно сверкавшую глазами Дис и понимает, что образ Бильбо становится расплывчатым, Гендальф (кто такой?) исчезает, битва и крики затихают и стираются, видение сокровищницы (какая красота!) уходит, Синие Горы – лишь название, племянники забыты, Эребор не пал, а на Троне сидит дед, и вот… Ему двадцать лет и он только что побил брата. Побил так, что он лежит у его ног, стараясь не всхлипнуть, глядя с ненавистью. Дис, одиннадцатилетняя малышка, смотрит с гневом и злостью… Фрерин со смехом приподнял животное, чуть сдавив. Собака заскулила от боли, но гном этого не понял. Звонкий смех сестры подвиг на еще одно нажатие. Они изучали странное животное долго, оно было измучено, но дети просто не понимали, что причиняют ему боль. Один из видов ограничений, которое накладывает воспитание и проживание в недрах горы. Они просто не видели иных живых существ, кроме гномов. Даже о пони, содержащихся в конюшнях, они лишь слышали до этого времени. И Торин, крайне усталый и сердитый после неудачной тренировки, отнимает собаку у брата, отвешивая тому сильный подзатыльник. Так неловко получается, брат стукается головой о спинку стула, сердится из-за, как ему казалось, несправедливости, и дает сдачи, попав в собаку. Та визжит, а Торин, не успев сообразить, бьет Фрерина по лицу. И брат падает, а из его носа вытекает кровь. Дис смотрит разгневанно, не понимая ссоры, но бросаясь на защиту брата. Торин, отмахивается от нее, а получается, что и ей отвесил оплеуху, хотя хотел просто оттолкнуть. Девочка держится за щеку, неверяще смотря на брата. В ее взгляде появляется неприязнь… Дис смотрит с гневом и бросается на защиту брата. Торин изумленно отшатывается, выпуская из рук собаку и перехватывая сестру за плечи. Молчаливая сцена, когда девочка не может достать старшего кулачками, а старший встряхивает головой и моргает, думая, что во всем этом какая-то неправильность. Будто это уже было. Только почему-то он чувствует облегчение. Где-то в глубине его существа проносится дикая и ужасная мысль, что он все же ударил Дис. Торин заботливо смотрит на нее, и отпускает, поднимая Фрерина и прижимая к себе: - Прости, я не хотел. Он обнимает худые плечи младшего брата и в голове мелькает странная мысль о том, что они так давно не виделись, и он очень соскучился. Но это же глупость – они виделись с утра!
И он живет дальше, живет, радуясь всему, чему он должен радоваться. Иногда ссорился, испытывая странное чувство сожаления, будто он, хоть и был прав, должен был сдержаться. Иногда дрался, так же печалясь по этому поводу. Но эти ощущения быстро проходили, а жизнь била полным ключом! Он обучался ювелирному мастерству. Он нашел то, что радовало его, и несло умиротворение – изучение славной работы в сокровищнице Эребора. Но вот - он влюблен. Влюблен по уши, как и не мечтал. Всегда фыркал насмешливо, при этой мысли – и вот – его переполняет нечто такое, что рождает неуместную, неловкую, стыдную дрожь внутри, которая разрастается, стоит только постараться унять ее, и ничего с ней не поделаешь! Но, вопреки всем разумным мыслям, он был даже рад этому! Он пропускает между пальцами черную прядь, теребит одну из многих тонких косичек, как бы невзначай дотрагиваясь до шеи Антиг, и проговаривает со смешком: - Когда они узнают, что ты согласилась стать невестой наследника – тебя измучают до смерти. Она с улыбкой пожимает плечами: - Тогда не скажем. Пусть будет секретом. Так мне немного больше тебя достанется. Какой дерзостью это было бы со стороны наследника! И он соглашается! Сам себе не верит, но соглашается. Потому что он уже давно степенный, строгий гном, истинный наследник, знающий себе цену и отдающий дань уважения своему роду своим поведением. Пусть! Пусть как можно дольше будет кто-то, кто будет безраздельно властвовать именно молодым, веселым, и даже дерзким гномом! Антиг улыбается, немного недоверчиво уточняя: - Да? И постоянные секреты, тайные встречи, переписка? - Да. Все это, и немного больше нас самих. Она улыбается, и впервые! – впервые сама тянется к нему, целуя его, а не позволяя целовать себя. И прикасается к нему так, так сжимает его предплечья, так мнет рубашку в кулаках, так прижимается к нему телом и легонько елозит, что ему трудно сообразить, что же… и как же остановиться, потому что ее, его будущую королеву, он не станет оскорблять… Антиг улыбается, немного недоверчиво уточняя: - Да? И постоянные секреты, тайные встречи, переписка? - Да. Все это, и немного больше нас самих. Она улыбается, и впервые! – впервые сама тянется к нему, целуя его, а не позволяя целовать себя. И прикасается к нему так, … Вот только от этого его «Да», от этого их сговора легкая печаль поселилась в сердце. Будто он сделала что-то неправильное, словно это решение приведет к горю.
Ему снится странный кошмар. Ему снится то событие, но во сне он не остановил Дис, а все-таки ударил ее. И кошмар захватывает его и показывает якобы будущее. Ему видится, будто он кинулся тогда извиняться перед Дис, забыв Фрерина. И что он потом и подрос, и простил, и даже не вспоминал того инцидента. Но в характере его проявилась черта, заставлявшая его все время доказывать старшему брату силу и совесть. Всегда доказывать, что его никто больше не посмеет ударить, и всегда доказывать, что он больше никогда не причинит боли незнакомому существу, которое слабее него. И в этих стремлениях в один ужасающий день – он погибает. Торин просыпается, чувствуя подозрительную влагу в глазах, но быстро берет себя в руки. Всего лишь сон, дикий кошмар. Но он не ударил Дис и извинился перед братом. Только почему его захватила такая горечь, будто эта страшная битва у Мории действительно была?..
Он прикасается к золоту, оглядывается, и понимает, что ненавидит это место. Почему – неясно. Он не может не быть здесь, даже сейчас, спустя столько лишений, испытав столько горя и боли. Даже сейчас он чувствует умиротворение и грустное торжество – это все, спустя все это время – его. Но ему больше не интересно. Не нужно. Это лишнее. Только одно, величие всего их рода – Аркенстон. Вот что важно. Он отворачивается от своих призраков, он ухмыляется и торжествует, глядя на горы злата. Вся любовь предков, которая принадлежит ему, которую он приумножит, в которую вплетет всю оставшуюся у себя любовь, и оставит парням, которые так неодобрительно смотрят на него, и от которых он тоже отворачивается. Его наследники поймут все после. Фрерин, пусть и искалеченный войной, и Дис, столько потерявшая – они смогут им объяснить. А на следующий день он полон ярости. И спустя некоторое время – он умирает. Нет гнева. Нет злобы. Только растерянность и непонимание. Но он прощает того, кто хотел как лучше. Перед смертью. Пусть.
Торин вздрагивает от голоса, открывая глаза. Антиг смотрит с улыбкой: - Ты вообще меня слушал? Торину снова сорок, он снова влюблен и совсем недавно он просил любимую стать женой наследника. Он никогда не умирал, Бильбо (кто такой?) не плакал тихонько над его телом, забылась битва, племянники (какие славные парни!) никогда не существовали, Фрерин – не изуродованный войной обрубок гнома, а Дис – не одинока. Ничего этого нет, и он влюблен. А Антиг снова повторяет: - Тогда не скажем. Пусть будет секретом. Так мне немного больше тебя достанется. Торин хмурится, протянув руку и с удовольствием погладив ее горло: - Нет. Прости, но я и так весь твой. Нет, о тебе должны знать. Я же горжусь тобой. Твоей красотой, умом, статью, воинской выправкой и ювелирным мастерством. Ты прекрасна, и ты должна стать принцессой по праву, а не только в моих словах. Я хочу, чтобы все знали о тебе, видели тебя. Мне никогда не хотелось, чтобы мне кланялись, но хочу видеть, как будут склонять головы перед тобой. Антиг только улыбается, впервые сама потянувшись к нему и ласково поцеловав. Сама смыкает его руки вокруг себя и затихает в его объятьях. Знак обладания – она сказала ему без слов, что она – его. Где-то в глубине души его охватывает ощущение, что он сделал правильный, единственно верный выбор.
Конец второй частиТорину горько, как никогда. Его дом пал. Его народ – пострадал. Его сердце… погибло. Он сжимает зубы, он едва дышит, его душа – это вместилище животной, воющей ярости в теле гнома. Но вот к нему подлетает Дагна, пятая, теперь четвертая принцесса Эребора, обхватывает его талию руками и рыдает, спрятав лицо у него на груди. И он не может ее оттолкнуть. Дис обхватывает его сбоку, и он слышит ее тихие, едва заметные всхлипы. Фрерин пытается обнять всех троих и его синие глаза кажутся влажными. Эребор пал, они потеряли дом, королеву-мать, мать-наследницу, вторую и четвертую принцессу Эребора. Лишь две красы королевского рода осталось. Король Трор, принцы Траин и Фундин, принц Торин – разом вдовцы. Лишь у Фрерина есть жена. Теперь – вторая после Дис принцесса. Торину кажется, что его душа катится во мрак, где только крики и золотые блики. Только зло. Но его стискивают родные руки. Поднимают, помогают. Так, как могут.
Торин открывает глаза. Ему Семьдесят шесть и малыш Фили смотрит на него растерянно, не зная, то ли поднять меч, то ли отбросить, чтобы не чинить вреда. Образ Бильбо (кто это?) исчезает. Не было битвы, где его трое племянников (так подросли!) закрывают его собой. Нет погибших и оставивших Трори сиротой Фрерина и Дагны. Ничего нет. Торин встряхивает головой и смотрит на мальчика. Его золотоволосый племянник отбрасывает меч и упрямо топает ногой: - Не буду тебя бить.
Торин открывает глаза. Ему девяносто пять и он смотри на молодую гномку, только что заявившую, что любит его. Он стонет, отчаянно пытаясь ухватить за образ Бильбо и удержать его (это хоббит!). Он пытается прочувствовать ту боль, когда увидел вонзившиеся в тело Кили стрелы (это было! Было!), пытается ухватиться за свою тающую жизнь. Торин встряхивает головой, холодно посмотрев на гномку и совсем не деликатно бросив: - О таких вещах надо думать, прежде чем говорить!
Торин открывает глаза и почти кричит. Он не хочет забывать – это все было! Было! Но образы его троих окровавленных племянников таят, и он не помнит их имен, имя Бильбо – ничего не значит. Он открывает глаза и ему двадцать. Он собирается на тренировку, но сначала ведет собаку к брату и сестре. Хочет показать им диковинку
Ох... Это что же ему такое посмертие дали? Бесконечно переживать кусочки своей жизни и никогда ничего не менять? И никакого покоя, встречи с близкими, примирения с самим собой?
Ksiezycowy, ой, спасибо, так я рада твоему отзыву! Clarens, Ну, он как раз меняет. То у него третий племянник появился, то Фрерин выжил, то погиб, то женился он на невесте, то не женися. А 27 главу я включила именно для того, чтобы показать, к чему все их посмертия приведут. Вот
Мама улыбается, и протягивает ступку ему: - Растолки мелко, чтобы получилась кашица. Именно густая и однородная кашка. Дори кивает, почесав лоб под платком. Перед их совместной работой, мама всегда очень туго заплетала ему косы и настаивала, чтобы он повязывал голову платком. Спустя почти час монотонной работы он зовет мать. Она одобрительно кивает, и открывает свою шкатулку с травами, доставая определенный мешочек: - Смотри внимательно. Посмотри, как она выглядит, понюхай ее. Помнишь, мы собирали ее? Это Белый потравник. Очень важно знать, насколько это мощная трава. В определенных, очень малых количествах, она может поднять на ноги умирающего, но стоит немного перепутать, и она убьет. Не просто если ее принять внутрь, но даже если помазать рану. Мазь, которую мы делаем, как раз от ран. Но нам не нужно то количество, которое будет заживлять глубокие, как, например от стрелы или меча. Нам нужно что-то, что быстро стянет царапины твоего брата. А значит, мы возьмем чуть меньше щепотки. Пойдем, я хочу, чтобы ты сделал это сам. И он старательно отмеряет крошечной серебряной ложечкой меру, тщательно взвешивая ее на материнских весах. О, эти весы – крайне искусная и точная работа! Можно с благоговением просто смотреть на них, но работать – и того восхитительнее. Это действо полностью захватывает Дори.
Когда мать умерла, он ощущал что-то вроде… смеси растерянности и гнева. Пожилой крепкий гном, который почти приблизился к старости. И теперь – с младенцем на руках, совершенно не представляя, что с ним делать. Воспоминания о том, как мать ухаживала за крошечным Нори – весьма смутные, и мало чем могут помочь. Когда Нори был младенцем, сам Дори был молодым гномом, старавшимся уйти из дома, предпочитая обгаженные пеленки общению с ребятами – сверстниками. Сам Нори был не в меньшем шоке, но, молодой мужчина, в полном расцвете сил, и, как и полагается – дерзости и амбиций, решил взять на себя отцовскую роль. Он пропадал из дома ранним утром, непонятно где проводил целый день, а вечером неизменно возвращался с небольшой суммой денег. Когда больше, когда меньше. Дори не был ни глупцом, ни наивным гномом и понимал, что даже маленькие суммы за раз не идут в руки каждый день. Только наполненная мраком и бесчестьем дорожка дает такие результаты. И он бы побил Нори, если бы у него оставались силы. Он должен был умудриться продолжать торговлю в лавке с мазями, которую они двадцать лет назад открыли с матерью, и ухаживать за крошечным Ори, выкармливая его травяными полезными отварами, за неимением материнского молока, которое дает силу крошечным гномам. Гномы редко женятся и обзаводятся детьми. А найти кормилицу, еще одну женщину с молоком – крайне трудно. Правда однажды Нори явился, ведя за собой явно бедную, но чистенькую женщину, чья потрепанная одежда была аккуратно заштопана. Человеческую женщину средних лет. Нори чуть смущенно произнес: - Это Таша. У нее младенец вчера умер. Молоко осталось. И они доплачивали ей немного за то, что она приходила. Ори, судя по недовольному ворчанию, человечье молоко не нравилось, но пил он его немного охотнее, чем Дорины отвары. А для себя… для себя у Дори осталась мастерская. Полная запаха трав, со старыми весами, которые работали все так же точно, и полным нежеланием делать привычные процедуры. Каждый раз, когда он начинал, ему казалось, что по правую руку от него стоит мать и готовит нужный ингредиент. И когда он не успевал вовремя бросить в раствор этот ингредиент… что ж, он сам виноват. Ему надо было приучиться работать в одиночку, но он не мог себя заставить. Тогда он поднимался в свою комнату, хмуро глядя на свой рабочий стол, который уже сорок лет стоит накрытый простыней.
Дори крайне любопытен, но, в данный момент, еще и радостно возбужден открытием. Он сам! Сам додумался, сумел сделать отвар. Нехороший, конечно. Но он и не собирается его использовать, ведь нет? Нет, конечно. Просто приятно осознавать, что он – настоящий мастер! Осталось лишь проверить. И Дори ловит крысу – самые живучие твари. Тайком тащит в свою комнату, сажает в клетку за рабочим столом и начинает экспериментировать. Первый его придуманный отвар вызвал у крысы обильный понос. Да такой, что она умерла через пару дней от истощения, перед этим высрав окровавленный кишечник. Как Дори не старался отпоить ее укрепляющими отварами и откормить твердой едой, она все равно погибла. Он уничтожил записи о том отваре, но как стереть из головы? И как забыть это зрелище измученного живого существа? Следующая крыса погибла от отвара, который заставил ее перестать есть. Дори испытывал смесь отвращения к тому, что он делал, и гордости, что именно он придумал это. Но отвращения было больше. Нет, крыс не жалко, сами же выставляли ловушки и запускали кошек. Но одно дело – погибшие крысы в когтях хищника – быстро и как положено природой. А другое дело – в нескольких днях агонии. Но была и следующая крыса, которая начала задыхаться и умерла за полчаса. И следующая, которая умерла так же, но не от отвара, а от мази с той же функцией, но измененной консистенцией. Помазанное горло – и нет дыхания. Отвары, мази, даже печенье – все это – темное мастерство. Дори было легко это придумывать, оно словно было в его голове, само по себе. Сотни убитых крыс. А когда они, будучи умными тварями, ушли из города, все разом! – были убитые кошки, убитые собаки. А потом, Дори, терзаемый муками совести, просто накрыл свой рабочий стол простыней, и уничтожил все записи.
Таша мирно покачивала Ори на руках и легонько улыбалась. Дори, тоже улыбнулся ей: - Вы вспоминаете своего… Она чуть сильнее улыбнулась, и ответила: - Нет. О нем я стараюсь не думать. Я думаю о том, какой Ори крошечный. Маленький гномик. Такой… маленький. Так хочется его защитить. Дори хмыкнул, а женщина неожиданно продолжила: - Спасибо вам, что допустили меня сюда. Малыш… помогает мне. Не стать воющей от горя тенью. Я понимаю, что вам доверить ребенка «дылде» было тяжело, да? Вы, гномы, очень правильно, ревностно оберегаете своих детей. Это первый гномий ребенок, которого я вижу. Дори кивнул, помялся немного, а потом все же произнес то, что обдумывал последние пару дней. - Вы живете в бедном районе. Вы наверняка знаете… разных людей. - Да. – Она начала мерно покачиваться в кресле качалке, а ее ответ был простым и равнодушным. – Да, разных. И не только людей. И гномов. Рыжих, с густыми бровями… Дори нахмурился: - Я мог бы обратиться к брату, но не поощряю его в его делах. Хотя и сам решил ступить по той же дорожке. И мне нужна помощь. Таша улыбнулась: - Впервые, да? Вы же не плохой гном. Достойный и добрый. Но я понимаю, почему. Ребенок. Но разве вам не хватает лавки? Дори буркнул: - Главная травница – мертва. Мои отвары хороши, но не пользуются большим спросом. Людям, да и гномам, мази подавай. Чтоб помазал, и все прошло. Я могу хорошо делать только три вида. От царапин, от простуды, и от гнили плотской. Они будут приносить доход, но маленький и редкий. Таша подтолкнула: - И что же вы?.. - Но есть мази и отвары, которые не лечат, а калечат. И их у меня будет много, если они будут пользоваться спросом. Таша тихо кивнула: - Я подумаю. – И отвернулась, задремав со спящим Ори у груди. На следующий день она привела щуплого, неприметного мужичонку. И торговля пошла. Дори отказывался думать о том, к чему это приводит. Хорошо, что не было слухов. По крайней мере здесь, среди приличных людей и гномов. Стража не пыталась никого изловить, да и изуродованные трупы с вышедшим через задницу кишечником, или посиневшие от удушения – не находили. Дори заключил сделку с совестью, после каждой продажи торопясь в комнатку к Ори и глядя на это лупоглазое чудо.
Вторая половина - 837 словА однажды Нори явился домой раньше времени. Грузно и со звоном упала вешалка, потом послышался звон упавшего на пол оружия, потом звук рухнувшего тела. Дори нахмурился, оторвавшись от работы в своей мрачной мастерской. Даже в пьяном виде его брат тихо прокрадывался к себе, не устраивая такого шума. Спустившись, Дори обнаружил синеющего Нори, который задыхался, а от него, вполне отчетливо для мастера, пахло Дориным удушающим отваром. Дори словно обезумел. Но его движения не были лихорадочными, когда он разложил брата на своей постели в мастерской, стянул одежду. Голова работала предельно четко, когда он влил в Нори бутыль чистой воды, в которой плавало полкапли того убийственного слабительного. Потом отвар, который должен был заставить Нори тошнить. И это все – рвота, понос и действие отвара, который заставлял задыхаться – одновременно. Нори взвыл бы, если бы мог. Но он лишь отплевывался, делал редкие судорожные вдохи и едва успевал менять под собой ведро. Самая кошмарная ночь в жизни Дори, когда он даже не обращал внимания на препротивное действо, внутренне оцепенев от осознания, что собственными руками едва не убил брата.
Нори, уже шесть лет как съехавший от них, рассорившийся со старшим братом в пух и прах, пришел ночью. Разбудил Дори, который нахмурился еще сильнее, разобрав в ночной тьме, что глаза его брата испуганны. Нори так и не объяснил, при каких обстоятельствах это случилось. Сказал лишь, что этот человек знает все о делах Нори, и Нори успел его перехватить, когда тот шел к страже. Драка вышла знатной, но Нори, молодой глупец, просто не подумал, что делать со знанием в голове человека. Им руководил гнев, а потом, когда он понял, что впервые в жизни едва не стал убийцей – им руководил страх. И он притащил умирающего к старшему брату. Дори огрызнулся: - Иди к себе. Завтра вставай и начинай делать то, что ты делаешь обычно. Чтобы никаких подозрений – будто у тебя ничего не случилось. Тебя кто-нибудь видел? - Нет. Но что ты станешь с ним делать, когда вылечишь? - Это не твоя забота. Он забудет и уедет. Тень насмешливой ухмылки промелькнула на лице Нори: - И ты сможешь заставить его? Бандита? Ты – Орина мамочка? Дори хватает брата за шкирку и с силой прижимает к стене. Так, как в жизни никогда не делал. Его тяжелый кулак врезается в живот брата, а Дори шипит тому на ухо: - Ты кем меня считаешь, мальчишка? Я дрался по кабакам, когда ты еще из ходунков не вылез. И сейчас ты тоже всего лишь мальчишка, который носит нашему малышу грязные деньги. И если я говорю, что разберусь с проблемой, значит, я с ней разберусь. А теперь – иди вон! Нори уходит тихо и задумчиво. Ему многое кажется странным в добром и обычно мягком брате. И ему обидно, что только его деньги называют грязными. Да, Нори очернил свои руки. Но только кражей. А Дори? Нет! Нори прогнал от себя мысли о почерневших трупах, сплавляемых по реке, об окровавленных нужниках, которые зачищали парни на побегушках, о скрученных в агонии телах, о своем чудесном спасении и странном запахе от рабочего стола брата. И о том, что у Дори всегда есть деньги. В таком количестве, в котором лавка принести просто не может. А Дори в то время смотрел на умирающего человека, хмурясь и пытаясь подавить дрожь. Только крысы, кошки и собаки… И вот, он в ночной тиши приходит к пристани, прокалывает в скрученном трупе желудок и легкие, выпуская воздух, чтобы не всплыл, привязывает камень к ногам и опускает в воду. Еще несколько часов тратит, чтобы убедиться, что его никто не видел. А на следующий день открывает лавку. Ори, радуется, что Нори стал захаживать к ним чаще и думает, что братья наконец-то помирились.
Нори пропускает всех вперед, отстав от Бофура, усмехнувшись принцам и поравняв своего пони с Дори. Они в хороших, крепких отношениях. Они давно помирились. Само собой как-то вышло. Но между ними всегда было молчание. Теперь, когда они втроем – должны быть продолжением друг друга – теперь недосказанности и миролюбивого молчания между ними быть не должно. Нори спрашивает в лоб: - Ты тогда убил его? - Да. - Ты многих убил. - Да. Они немного помолчали, а полностью седой Дори выглядел безмятежным и умиротворенным. Нори, наконец, придя к какому-то выводу, хмыкнул и спросил: - А если я дам тебе ножи, ты сможешь их смазать чем-нибудь таким, чтобы?.. - Да. – И тихая улыбка. Дори всегда славно улыбался. Но только сейчас Нори осознал, что же такого странного он давно, уже около семидесяти лет видел в лице брата. Печать настоящей муки. Чего-то темного и страшного, что Дори терпит и носит в себе, что Дори принимает ради них двоих. Эта печать муки – была печатью его любви к ним двоим.
Дори был искренне счастлив теперь. Он действительно, от всей души рыдал над саркофагом Торина, не в силах кому-либо объяснить, как много для их семьи и для него самого сделал Король. Больше эта мастерская – никогда не будет существовать. Больше не будет искореженных трупов. У Ори – славное будущее, жизнь Нори наладится. И это все дал им Король. И значит, больше Дори не будет убивать. Его братья обеспечены и защищены, и значит, может быть, у Дори еще будет время искупить свою вину. Искупить все. О, Махал, лишь бы хватило времени!
Тихо отошедший в чертоги Махала, Дори с легким испугом открыл глаза. Он не знал, что его ждет здесь, но его добрая душа, которую насильно очернили в свое время – не давала ему покоя. Нет-нет, да придет в ночной тиши в голову старого гнома мысль – не может же быть так, что все его дела, все страдания, что он причинил, просто так сошли ему с рук. Так не бывает – старость-то знает – за все надо платить. А особых страданий при жизни ему не выпало. Но должен же он расплатиться!
Он открывает глаза в серой пустоте. Нет залов, нет даже намека на гору, в которой могли бы располагаться чертоги, и куда он должен последовать. Лишь пустое серое поле, которое тянется далеко, сколько хватает глаз. Ни деревца, ни веточки, лишь уходящая за горизонт пустая дорога, которая начинается прямо здесь, у него под ногами. За спиной – такой непроглядный, отталкивающий туман, что у Дори даже мысли не возникает пойти в ту сторону. Только туда, куда его направили в посмертии – вперед по этой дороге.
Он не знал, как долго шел. Тут не было привычного понятия времени или физических нужд. Правда, надо признать, у него немного пересохло в горле. Следов ручья, речушки, да хоть лужицы – не было. Но наконец, вдалеке, он увидел силуэт голого, иссохшего дерева. Дойдя до него спустя несколько часов (или дней?), мастер ядов ошеломленно замер. Это было странное сооружение в виде дерева, сделанное из тысячи мелких косточек. Они были спрессованы, скреплены какой-то клейкой субстанцией так, что все дерево не было хрупким (хотя косточки могли принадлежать кому-то не крупнее грызуна), это древо было могучим и крепким, но… не крепче коренастого, старого гнома. Дори без зазрения совести отломал одну ветку, убрав мелкие отростки, и сделав себе посох. Место слома сочилось густой зеленоватой жидкостью, отчетливо пахнувшей ядом. Дори вздохнул. Может это расплата и есть? Вечно брести в серой пустоте. В одиночестве, единственно в окружении яда. Может быть. Но Дори, как любой гном, мог поспорить в упрямстве с любым живым существом. Он просто зашагал дальше, опираясь на свой крепкий посох.
Прошло много времени. Дори приблизительно насчитал около года. День и ночь в этом месте все же сменяли друг друга, но обозначались лишь наползанием густого тумана по ночам. И всегда запах яда преследовал его. Дори говорил. Упрямо вышагивал вперед, рассказывая воображаемому малышу Ори сказки, или все когда-либо слышанные анекдоты Нори. Он даже выпивал с воображаемым средним братом воображаемый эль. Это хоть ненамного помогало отвлечься от не острого, но навязчивого чувства жажды и голода. Он просто говорил. Со всеми, кого знал. Он делился с Торином своим грязным секретом, и благодарил его за жизнь, которую им подарил Король после похода. Хвалил маленького Ори за успехи в стрельбе, ругался с Нори из-за воровства, разбирал с Бифуром древнюю поэму на кхуздуле, смеялся нал шутками принцев, добродушно подначивая их, обсуждал с Оином свойства тех или иных растений. Он много говорил. И читал стихи вслух. И пел. И ругался, хуже человечьего сапожника. Смеялся собственным шуткам, и даже печалился и сердился из-за рассказов и историй собственного сочинения. Он считал (уговаривал себя) что неплохо проводит время. Мысль о том, что это будет длиться вечность, порождали в нем смесь смирения и глубочайшей тоски. Лишь где-то в глубине души, очень тихо и постепенно закипала ярость.
Он уже давно брел по странно серой, болотистой местности. Но вся эта мутная стоячая вода – жидкий яд. Яд сочился из обломанных деревьев и кустов – которые, все как один, были сделаны из костей. Где-то кости были меньше, как кости животных, где-то больше и крепче, как кости гномов. А где-то они были большими, как человечьи. Тут и там он видел, как под водой на него глядят пустыми глазницами черепа. Но его дорога шла вперед и, хоть ему и казалось, что за ним укоризненно и злобно наблюдают сотни глаз, Дори просто шел вперед. Он не боялся – умереть дважды нельзя, а раны… что такое физические раны для вечно живого теперь старика? Просто очередная неприятность. Одежда Дори истрепана, превратившись в серые, как и все здесь, лохмотья. Говорить с самим собой уже пару лет как не хочется. Но, не слыша даже собственного голоса, он сосредотачивается на своих мыслях. Он не безумен, нет. Но крайне рационален и с каждым шагом, каждым днем и годом, он все более равнодушен. Его ноги стерты в кровь, но он просто не обращает на это внимания. Боль кажется ему монотонной. А вот жажда за эти годы превратилась в настоящую проблему.
И вот, Дори не выдерживает. Наклоняется к мутной воде, ответив мимолетно на ухмылку лежащего на дне черепа, зачерпывает горсть, но не торопится пить. Нет, он с удовольствием умывает руки, лицо, бороду. Расчесывает давно растрепавшиеся волосы пальцами, наспех заплетая простые косы и перехватывая их оторванным от одежды лоскутом. Только потом он располагается с удовольствием, зачерпывает полную горсть яда и пьет. Облегчение накатывает волнами блаженства. Дори упрям и силен. Его воля крепка. Он не пьет больше, но с удовольствием засовывает в прохладный жидкий яд израненные ноги. Он знает этот яд. Он скрутит его и заставит обезуметь. Но ногам, кровоточащей плоти – не повредит. Дори спокойно сидит, болтая отдыхающими ногами в воде, и мирно ждет, когда яд подействует. Он улыбается, тихонько радуясь своему отдыху. Дори всегда был миролюбивым, спокойным гномом, и везде умел находить положительные стороны. Только часть любопытства гложет его – как это будет? Если бы он был живой, то умер бы от действия этого яда. Но он уже мертв. Интересно, его покрутит и отпустит, или же боль будет с ним вечно? И интересно: он сойдет с ума, а потом сознание прояснится, или в этой серой пустоте появится безумный бродяга, оглашающий туманную тишину диким смехом и гневной бранью? Дори ждет, улыбается, и размышляет: а вдруг все эти скелеты – это его предшественники? Вдруг сюда Махал посылает подлых убийц вроде него, неугодных их честному повелителю, и тут они погибают вновь, как обычные смертные, когда сдаются? Эта мысль была интересной, потому что до этого Дори думал, что эти скелеты – это те, кого он убил в жизни. И крысы, и кошки, и собаки, и гномы, и люди. Конечно, он не убивал столько – скелетов здесь было тысячи. Но он думал, что они просто повторяются по пути его следования. Просто иллюзия – постоянное напоминание. Резкая боль приходит не так, как он думал. Он думал, что она накатит постепенно, накрыв с головой. Все его наблюдения за подопытными, которых он заставлял принять этот яд, говорили о том, что действие начинается постепенно. Но нет! Он ошибался все это время. Гном с любопытством прислушался к собственным ощущениям. Агония началась сразу и была ошеломляющей, но с ней пришло и оцепенение – он ничего не мог поделать. Он понял, что больше не видит очертаний деревьев из костей, не видит воды. Он даже не почувствовал, как упал в ядовитую воду и пошел ко дну. Ясное сознание покинуло его. Боль была непередаваемой, мучительной. Дори очень хотел умереть. Безумно хотел.
Дори брел по дороге. Потрепанный, серый гном в лохмотьях, с растрепанными седыми волосами. Бормочущий что-то себе под нос. Настоящий мастер в царстве ядов. Он перепробовал все, изучил все! А сколько еще было впереди! Он был полон научных изысканий, открытий и единственное о чем жалел, это то, что не может все это записать. Правда, на память мастер никогда не жаловался, но все же. Дори брел по дороге, пробуя самые разные яды и с любопытством изучая их действие. Постоянная боль, постоянная агония, постоянное безумие и наркотический бред. Старый мастер ядов, вечность бормочущий себе что-то в бороду. Если он, конечно, не вопил в агонии. Было ли ему грустно, горько, досадно? Ему было все равно. Дори уже очень много лет не испытывал эмоций.
Он всегда любил слова. Казалось бы, с младенчества. Тянулся к братьям, когда они с ним говорили, с удовольствием слушая низкий тембр их голосов и звуки, которые они производили. Когда он немного подрос, и научился говорить сам, он доставил несколько неприятных месяцев Дори, когда начинал говорить и лопотал без остановки. Ему просто нравился этот вкус срывающихся с языка слов. А Нори! Нори любил с ним болтать, и Ори даже расплывчато помнил, как брат играл с ним. Это было настоящее хаотичное безумие, из перечисления слов, названий предметов, которые находятся в комнате. Крошечный Ори всегда ее начинал: - Стол, стул, кроватка, горшок, одеяло, картинка, ножик, топорик, Нори! А Нори усмехался и подхватывал, демонстрируя свое превосходство в знании сложных слов, но и обучая малыша. Он быстро перечислял, тыча пальцем в нужную вещь: - Подоконник, ступка, пестик, перевязь, сундук, статуэтка, клубок, спицы, Ори! И малыш смеялся, суча ножками в воздухе: - Нори, Нори, Нори, Нори!
Когда он научился писать, слова полились из него сплошным потоком. Это было настоящее удовольствие и волшебство – слова были словно живыми! Не сама письменность так привлекала Ори, не буквы, не ощущение бумаги под пальцами или пера в руках, а именно сами слова. Их структура, звучание на языке – такое правильное, для каждой народности. Полностью отражающее не только суть, но и силу того, кто их произносит. И это понимание – силы слов – стало его постоянной страстью. Юность он провел в изучении, и к двадцати годам уже прекрасно говорил и писал на трех языках. Правда, два из них были практическим родными. Но он не останавливался на этом, изучая больше. Предпочитал он всегда кхуздул – силы в этом языке было больше. Точнее – он больше находил, потому что был гномом. Истинную силу квенья сможет передать лишь эльф. Истинная сила кхуздула - была в полном распоряжении мастера-гнома. Что ж – Ори твердо решил им стать. Сложность была лишь одна – никто из сородичей не понимал его страсти. Никто не понимал, что именно Ори постиг, что он открыл! И Ори молчал о своих изысканиях, открытиях, предпочитая экспериментировать самостоятельно.
Ори давно большой. Взрослый гном, которому осталась пара лет до совершеннолетия. Братьев он почти не видел. Нори давно не жил с ними, а Дори постоянно пропадал в лавке или своей мастерской. Ори был предоставлен сам себе чаще всего. Он так скучал по слитному, литературному, а не бытовому звучанию слов. Поэзия или проза – настоящее искусство. Каждый автор, даже не занимаясь стихосложением – творит настоящее таинство поэтического изложения. А порой, у самых настоящих мастеров прозы получается заставлять слова звучать так ровно и ритмично, так сильно, с такой мощью и естественностью, что это вызывает восхищение. Особенно когда осознаешь, какой тщательный подбор соотношения силы стоит за легким текстом. Иногда Ори казалось, что так он никогда не сумеет. И не печалился по этому поводу – к тому времени он понимал: подобные авторы – жуткие существа. Они могут быть величайшими добрыми волшебниками и жесточайшими убийцами. Когда к Ори пришло это понимание он только порадовался, что его сородичи, весь его народ, обладающий большой амбициозностью и страстностью – не понимают силы слов. Истинной силы. Той, что может поднять на ноги мертвеца и убить. В общем-то, Ори догадывался, что Таркун, человек с посохом, черпает свою силу если не в этом, то в чем-то схожем, работающем по такому же принципу. Хотя Ори всегда было немного грустно оттого, что он один понимал, что слова – это магия. Ни с кем не мог делиться этим, обсуждать, и не у кого было обучаться. Но он научится сам. Научится, во что бы то ни стало. Не владеть ею, на это он не смел надеяться, но понимать, а может быть и защищаться. И как ему повезло уродиться гномом – существом, практически неподверженном магии речи и увещеваний! Что бы он ни обнаружил, где бы ни ошибся (а ошибки здесь могли заключаться в сущей мелочи и быть смертоносными – это он уже сознавал в свои года) - он вряд ли навредит себе или клану. У него была цель. А пока он красивым, молодым, сильным, страстным и глубоким голосом истинного чтеца читал вслух сам себе. Просто наслаждаясь тем, как оживает сказка.
Все чаще взгляд Дори становится недоумевающим, когда младший брат пропадает в доступной библиотеке. Он не понимает, и пусть! Но Ори приближается к еще одной разгадке, еще одному открытию. Структура древнейших слов (тех немногих, что он обнаружил) отлична от слов с тем же звучанием. Кхуздул практически не поменялся с самого создания. И значение этих слов доступно и понятно. Большинство из них, из этих семидесяти слов, которые он нашел измененными – просто изменены по структуре. Другое ударение, не та руна, сдвинутая фонетика и ритм. Но значат они то же самое, силы в себе не несут и, фактически, являются просто калеками среди здоровых собратьев. Но из этих семидесяти измененных есть пятнадцать… При их изучении – каждой черточки руны, при их произношении – что-то отталкивало и притягивало Ори. Он видел в чем-то неправильность. Эти слова пугали его, и произнести их вслух он решался лишь шепотом. А спустя полгода изучения, когда Ори видел их во сне, когда выучил их наизусть, Ори показалось, что он понял! Изменение, искажение этих слов было искусственным. Их изменили намеренно, будто хотели стереть их силу, вычеркнуть их тайную энергию из гномьего языка. Тогда Ори вернулся к изучению остальных пятидесяти пяти, которые отложил. И так у него родилась теория, не дававшая покоя. Гномы, это существа, не привечавшие ничего нового. Они всегда предпочитают все делать по старинке. И они правы, потому что это основа надежности, а ни один гном не допустит легкомысленной эфемерности ни в чем, кроме веселья и шутки. Да и те всегда были тяжеловесными и основательными в гомьем исполнении. Гномы не могли допустить такого изменения. Ори выбрал эти слова именно потому, что они искорежены сильнее остальных. Остальные – лишь последствие смены места пребывания и разобщенности некоторых кланов, но всегда имеют один корень, один фон и ритм. Эти же… Ори убедился, что каждое из них изменено искусственно. И вот они – оригиналы. Настоящие. И лишь пятнадцать изменены сильнее. Так, чтобы истинность не звучала ни в одном звуке. Если предположить их силу, то это – определенно тьма. Пятнадцать темных слов, которые вычеркнули под страхом наказания или поражения. Которые ни один добрый и совестливый гном не произнесет. Остальные пятьдесят пять тоже имели силу и вес, возможно силу недобрую, но могли и помочь. Потому и изменились чуть меньше, потому и не вызвали у Ори подозрений поначалу. Те пятнадцать не произносили правильно с древнейших времен. Эти же – нет-нет, да звучали где-нибудь. Как наговор или молитва? Возможно так. Такова была теория, и он не знал, что с ней делать. Он знал правильное звучание. Знал наизусть. Он мог свободно произносить любое из этих слов. Но как же он мог, если сами предки когда-то давно запретили это?..
Вторая половина - 989 словПотом путешествие. Куча приключений и волнения от компании таких славных соратников. И средний брат рядом, и сам узбад, и наследники, и родичи короля! Ори было не до размышлений о своей теории, но разве мог он просто забыть о том, с чем сроднился? Нет. Но он как-то проще стал относиться к своим мыслям, к своей тайне. Правда, один момент порядком смутил его, хоть он и не жалел о нем. Когда они бежали из гоблинского плена, тогда, в том бою, Ори испытывал истинно гномью ярость. Он рубил длинным кинжалом брата направо и налево, заткнув надежную рогатку за пояс, рядом с ним бежал Бифур. Каким-то образом они оказались в окружении гоблинов. Бифур широко расставил ноги, плотнее утверждаясь на хлипких мостках и взмахнув с ревом оружием. Но Ори, в груди которого клокотал гнев и ярость, смешанная с истинным боевым задором, те эмоции, которые вытеснили из его головы рациональные мысли, оставив в качестве маяка лишь самое близкое и родное – слова – выскочил вперед старшего гнома, взмахнув кинжалом и прошипев: - Гаррунд! – одно из пятнадцати слов, произнесенное неконтролируемо и так естественно! Словно Ори всегда знал, что именно для подобной ситуации оно годится. Почему-то ему показалось, за мгновение до того, как раненный им гоблин упал с мостков в пропасть, что в глазах мерзости блеснула вытекающая кровь, как слезы. Но это было бы глупостью. Когда они побежали дальше, Бифур смотрел на Ори так… ну, словно боялся его. Ори это сильно смутило и расстроило.
В походе одно из семидесяти слов он использовал снова лишь однажды. На поле боя, когда у его ног упал младший из принцев, из груди Ори вырвалось одно из слов. Снова само собой, Ори его не звал. И снова оно одно отражало все, что можно изложить лишь сотней слов. Описаний тому, что это слово в себе таило – не было. Оно одно содержало в себе крики сотен матерей, потерявших детей, слезы тысяч вдов, обезумевший вой отцов. Это слово означало саму смерть, которую не зовут, но которая уже пришла, само горе. Смерть для того, кто был любим всеми. Ори показалось, что одно это слово кругами пошло над полем брани, как идут круги на воде от брошенного камня. Будто сама тьма обуяла воинов, заявила о своем присутствии. А центром этой концентрической и пульсирующей смерти был он – Ори, склонившийся над умирающим Кили, заменяя ему руку брата, который сражался подле короля. Он, который принял последний вздох принца не плача, и разрыдавшийся, когда увидел смерть наследника, всего лишь подняв глаза. Король, израненный и обессиленный – не умер. Потому лишь, что рядом появился Таркун, ни с того ни с сего, грозно поглядевший на Ори, и умчавшийся. Взгляд волшебника вызвал внутреннюю дрожь и даже почти страх. Но это все Ори направил на орков, которые бежали прочь. Ори помчался следом. Его, полубезумного от слепой ярости, нашли лишь через полдня. Так далеко он гнал этих тварей, убивая по одному. Но слова из него в то время больше не рвались.
У него было время залечить раны, обдумать все, обосноваться с библиотеке Эребора. Он понял все. Про те слова. К тому же, в течение четырех лет после возврата Эребора – он нашел еще два древних слова. Он их больше не боялся. Вслух, конечно, без надобности не произносил, но суть понял. Он не вещун. Не колдун, по сути. Использовать истинную силу этих слов он не сможет. Но он летописец – мастер чтец. Он может пробудить частицу этой силы. Именно поэтому Таркун так смотрит на него во время своих редких визитов – пристально, настороженно. Ори не собирается объяснять ему своих возможностей. Пусть поволнуется. Вещуны могут быть разными, и, хоть настоящие вещуны давно исчезли, нет-нет да народится гном с частицей колдунства. Есть зорчие вещуны. И Ори даже знал одного такого – Оина, который зрил знаки. Есть вещуны-видуны, гномы, которым во снах открывается истина и будущее - бедняги. Есть вещуны-чтецы. И часть этого в нем – в Ори. Он не мог, как истинный чтец из древних, убить словом. Не мог залечить рану словом. Но если произнести слово смерти, метая камень из пращи, то камень этот вернее убьет, куда бы ни попал. Споро раны лечатся, если со словом жизни мазь накладывать. Быстрее девушки краснеют, если слово любви рядом прошептать. Все это – лишь подмога, а не средство. Средством Ори не владеет. Но тайну понял. И сохранил.
Рыдают гномы, у открытого пока саркофага. Ори, молодой и сильный мужчина, твердой рукою владеющий мечом и пером, сейчас осторожно сжимает даже в смерти крепкую ладонь старика. Своего второго Короля. Первого похоронил, когда был подростком. Второго – сейчас. Мастер протягивает ему клочок бумаги и уголек: - Напиши древнее прощание, чтец. Чтобы твои слова стерегли Короля и он, вместе со словами – саму Морию, кто бы тут не жил. Не многие знают, что Ори может назваться чтецом. Не многие, но надежные. Правильные вещи говорит Хандин. Надо дать слова. Балин этого заслуживает, как никто другой. Но Ори… уходит.
Ори пишет летопись. Пишет легко, не задумываясь о словах, просто рассказывая. Не вплетая в них ни силы, ни эмоции, ни горя. Последние листы книги – сплошная пустота. Лишь обезумевший гном может предать так, как он предал Балина. Он пишет, прислонившись спиной к таблице, на которой простым кхуздулом выбито: «Здесь покоится Балин Фундинул, король Мории». Летописец думает, что он предал Балина, не охранив его могилу словом, и пишет о том, что надежды нет. Ворота разбиваются, последний отряд смыкает ряды, а Ори, не поднимаясь на ноги, дописывая летопись, бормочет под нос страшные, самые страшные в своей жизни слова. Он никогда не произносил их вслух. Но теперь с его языка срывается чистейшая ненависть и сама смерть, но уста чтеца ставят смерть на сторону последних живых гномов. Они сходят с ума, они хохочут и, словно интуитивно, повторяют за Ори эти слова. В их устах нет силы, но сила идет из чтеца, заполняя зал. Глаза Ори сверкают, перо ловко бежит по бумаге, а губы кривятся, но предельно четко артикулируют Силу. Спустя годы Таркун вздрогнет, войдя в этот зал и почувствовав отголоски Ужаса и Смерти, которые пробегутся по его коже, проведут незримым клинком вдоль позвоночника. Но на Ори - крепкий скелет, сжимающий летопись - он больше не посмотрит пристально и настороженно. Лишь печаль будет в глазах старого волшебника.
галактическая нить персея-пегаса, комплекс сверхскоплений рыб-кита, местная группа галактик, галактика млечный путь, рукав ориона, солнечная система, земля
вы пишете так, что хочется сесть рядышком, затаить дыхание и слушать, слушать...
Аж сердце сжалось. Вы как-то колдуете словами, Автор, текст уводит куда-то вглубь, в тьму и тайну. Очень странно читается, вы находите и рассказываете о таких потайных и не для чужого глаза сторонах. Сторонах тех, к кому уже привыкли и вроде бы почти знаем. Я очень рассчитываю на последнюю главу, наши гномы должны справиться со всем этим темным. Держу за них кулаки!
-
-
28.03.2013 в 14:30Заявка очень хорошо пересекается с моей старой идеей на миди (или макси?). Но. Пержде чем я в миди начну описывать царство Махала, мне нужно будет описать каждого гнома живьем, а это как минимум 13 глав с флешбеком из жизни и моментом смерти. Т.е. если я начну сюда это выкладывать, то истинное исполнение заявки начнется значительно позже. Пойдет? Или не соответствует правилам?
-
-
29.03.2013 в 15:40Исполнение № 1. Часть 1/?
Первая половина первой части - 1 291 слово
-
-
29.03.2013 в 15:41-
-
29.03.2013 в 16:30Пы. Сы. Я так поняла, что вы собираетесь описывать жизни всех гномов из Компании? Или кого-то еще?
-
-
29.03.2013 в 16:54-
-
29.03.2013 в 18:35А я чуть сдуру решила больше не ходить на фест - всё равно ничего большого и интресного больше не появится.
Автор, заклинаю, выкладывайте!
-
-
29.03.2013 в 20:49Исполнение №1, часть 2/27 (?)
1 684 слова
-
-
29.03.2013 в 20:52-
-
29.03.2013 в 23:19пишите дальше, оно реально охрененно.
-
-
30.03.2013 в 11:47-
-
30.03.2013 в 11:51Clarens, Ну, он как раз меняет. То у него третий племянник появился, то Фрерин выжил, то погиб, то женился он на невесте, то не женися. А 27 главу я включила именно для того, чтобы показать, к чему все их посмертия приведут. Вот
-
-
30.03.2013 в 11:56*ушел анализировать тексты знакомых авторов, потому что появилась пара идей*
-
-
30.03.2013 в 13:47Первая глава просто настолько сильная, что вынесла
Я представляю себе все 27 глав! Пишите!!!
-
-
30.03.2013 в 13:58Ksiezycowy, пронзай!
Исполнение 1, часть 3/27
Первая половина - 1 213 слов
-
-
30.03.2013 в 14:00-
-
30.03.2013 в 15:34С ума сойти!
-
-
30.03.2013 в 17:13-
-
31.03.2013 в 13:551 220 слов
-
-
31.03.2013 в 14:37-
-
31.03.2013 в 14:44Но он крут и вообще молодец - держится!
-
-
31.03.2013 в 15:28-
-
31.03.2013 в 16:20А.
-
-
02.04.2013 в 22:15Исполнение №1, часть 5/27
Первая половина - 1 075 слов
-
-
02.04.2013 в 22:23-
-
02.04.2013 в 23:07-
-
02.04.2013 в 23:17-
-
02.04.2013 в 23:22-
-
02.04.2013 в 23:23-
-
02.04.2013 в 23:32А
-
-
03.04.2013 в 00:02Я очень рассчитываю на последнюю главу, наши гномы должны справиться со всем этим темным. Держу за них кулаки!