[небо/автомат]

VI-16. Фили/Кили. AU к БПВ. В Битве погибает только Торин, Фили становится королём, мягким и справедливым, Кили советник при нём, которого полностью это устраивает. Со временем характер Кили явно меняется не в лучшую сторону, он все больше проявляет свою одержимость как золотом, так и Фили. Почти открыто проявляет радость от того, что именно Фили стал королём, а не Торин. Многие это замечают и явно не приветствуют, но Фили будто сам ждал этих перемен в брате. Очень желателен рейтинг. За секс на горах золота или троне особое спасибо.

Исполнение №1, части: 1 2 3 закончено

@темы: Выполнено, Шестой тур, Кили, Фили

Comments

[Hobbit!Anon]

автор сразу просит прощения у тех, кто потратит на чтение этого свое время и силы.
сплошняком рефлексия, странные отношения, странное изложение, рейтинга нет простите, заказчик, самой хотелось. если что - потом дописать могу как-нибудь менее пафосно и более бессюжетно.
не вычитано.
всего чуть больше 3 тысяч слов.

Золотом.


часть 1/3.
- Мне тяжело, - ледяной, мертвый камень надгробной плиты холодит приложенные к нему ладони.
И холодом пронизывается, отзывается алчно блестящий бесценный металл колец, унизывающих пальцы. Их вмиг похолодевшие дуги обнимают, словно кольца змеиного – драконьего – хвоста; таким же мертвенным холодом жжет лоб обруч с драгоценными камнями. Фили закрывает глаза и прислоняется лбом к могиле Торина, к молчаливому камню, сокрывшему в своем ледяном, безжизненном нутре того, кто должен был стать королем.
- Дядя, мне так тяжело.
И ему больше нечего сказать. Корона давит лоб и все еще холодит не только кожу. Словно чужая - украденный трофей, не приносящий радости, нечестно захваченная добыча; хотя право крови – первейшее из прав. Первейший из законов.
И почему тогда это омерзительное золото - все то, чем расплатилась жизнь с ними за то, что отобрала короля – все эти камни, имена которых бесконечно красивы и столь же бесконечно бесполезны кажутся Фили сияющим, отвращающим от себя ядом? И венец короля, водруженный ему на лоб с такой честью, тяготит, словно скован не из драгоценного металла, а из облекшихся твердью пролитых слез? Какой из него король – когда уже одна корона своим весом прибивает к земле так, что сил подняться самому нет?
Словно сама корона властителя Эребора проклята.
Фили стягивает с пальцев кольца и оставляет их на надгробной плите – сияющие безжизненно куски искусно выделенного металла и бездушных камней. Жаль, нельзя так же оставить и корону.
- Едва ли год минул, - прощаясь, говорит он, и утирает холодной, едва отнятой от камня ладонью бледное лицо. – Мне негде искать поддержки, дядя. Словно никого не осталось. Только это проклятое царство и бесконечные распри, рождаемые золотом и властью.
«У тебя есть Кили. У меня же не было никого.»
У него была мама, Дис. Дис, которая осталась в Синих Горах, хворая после смерти брата, но все еще такая непомерно сильная, не желающая показываться сыновьям теперь. Только способна ли была Дис так же быстро измениться, как это сделал Кили? Способна ли была ее огромная душа, которую раньше Фили сравнивал с драгоценным алмазом, так быстро закостенеть и ожесточиться? И породить тысячи самых искусных масок, и скрыть все чувства - которые остались ли вообще?
Теперь Фили казалось, что мама не имела ничего общего с алмазом. Безбрежное, глубокое и чистое озеро, вода которого способна леденеть в самые трудные времена, но всегда оттаивать и снова течь, стирая самое страшное, сглаживая боль и успокаивая. Кили – вот чья душа действительно была алмазом. Мертвым, ослепительно сияющим камнем, способным так быстро схватывать и отражать в своих бесконечных гранях происходящее, что Фили не успел заметить, когда нутро этого алмаза стало темнеть. И поэтому Дис вряд ли переживет еще один год – лед, который сокрыл прозрачную воду в ее душе после смерти брата, пошел трещинами и вряд ли когда-то растает. А Кили…пусть Кили живет.
Факелы в гробнице Торина горят постоянно, так, чтобы украшенный камнями холодный саркофаг в отсветах их живого пламени казался чем-то еще принадлежащим этому миру. Чем-то понятным и не таким пугающим. Не таким мертвым и безысходным.

На Кили алый, вышитый золотой нитью и жемчугом плащ, спадающий складками по полу. Тонкий венец, украшающий лоб наследного принца блестит тепло и мягко в холодном свете ламп тронного зала. Кили совсем не холодит этот драгоценный мертвый металл – Фили со смесью горечи и привычного восхищения наблюдает за братом, - он скорее оживает, словно вбирая бесконечное тепло жизни Кили, преумножая его. Кили любит все это наследие, оставленное им Торином – все, начиная от уже почти восстановленного королевства внутри горы, каждого его зала, каждого коридора и кружевной лестницы перехода, и заканчивая каждым добытым здесь камнем, каждой крупицей драгоценной руды. Фили одергивает себя, чтобы не заменить слово «любит» словом «одержим». Пока нет.
Пусть никогда.

Золото, сияющее и податливое, застывает, затвердевает витками и кольцами, обнажая сияющие бока едва родившегося в чудовищном жаре горна узорчатого кубка. Кили следит за ювелирами и кузнецами, с удовольствием впитывая каждый миг, в который бесформенная, природно-прекрасная руда принимает строгие формы, ложится ажуром и свивается кружевом. Течет десятками сотен чеканных монет в хранилища, где Кили имеет обыкновение гулять, как раньше гулял по лесным полянам. Металл податлив и мягок, но застыв уже не даст перековать себя так просто, как в первый раз. Фили старается проводить меньше времени в кузне, но когда Кили настойчиво приглашает его с собой – даже королю с его выдержкой и тысячей неотложных дел некуда деться. Утирая пот с лица, прикладывая ко лбу теперь уже приятно холодящие перстни, которыми увиты пальцы, Фили думает, что души куются так же – податливая золотая патока застывает в определенной форме. Его душа все еще кипит, бурли и страшно обжигает его самого. Кили с восхищение смотрит на остывающее золото. Фили смотрит на брата, душа которого застывает так же стремительно, сияющая и теперь такая непонятная.

[Hobbit!Anon]

2/3.
В склепе делать действительно совсем нечего. Кили перестал спускаться сюда полгода назад – в тот день, когда они с Фили едва не подрались, поправ все обещания, данные матери и дяде. Они всегда дрались, самые близки и самые страшные враги друг для друга, когда невозможность сохранить хоть какую-то свою тайну заставляет делиться ей, и ни за что до конца не верить. Если ты можешь закончить начатую им фразу – это не значит, что два ваших сердца выстукивают одинаковый ритм. Они всегда были слишком разными. И когда с уже взрослых наследников, как два затравленных варга глядящих друг на друга, как два настоящих, испивших крови друг друга врага – когда Торин, сжав руку Дис, брал с них клятву стать друг другу самыми близкими, они рычали и злились. Но клялись. А теперь, полгода назад, Кили вслух, взвешивая в руках корону Фили, сидя на краю его заправленного огромного королевского ложа вслух рассуждал о том, что Торина в общем-то можно было похоронить и без Аркенстона. В этой короне явно не хватает половины камня, а в его – в венце принца – второй половины. Пощечина вышла совершенно безобразной, смазанной, злой и по-детски нелепой. Кили даже не знал, что брат его слышал. И странный, страшный прищур его серьезных темных глаз, ухнувшая в мягкую постель корона, повисшая тишина заставили Фили прочувствовать то, что давно не давало ему покоя. Как все изменилось. Как все было с самого начала – и как стало после того, как пришлось играть привычную всем роль никогда-не-ссорившихся-братьев. Всегда-поддерживающих-друг-друга. Понимающих-с-полуслова.
Те, кто ближе всего – ссорятся хуже ошалелых волков. Наносят друг другу такие раны, которые сами же потом зализывая не могу вылечить. Потому что не понимают их глубины.
- Торин умер, - сказал тогда Кили, поправляя сбитый неловкой пощечиной венец, - мертвецам ни к чему ни камни, ни золото. Ни почести, ни жалобы их бессильных детей, боящихся свалившейся на них власти.
Выстрел из лука только тогда хорош, когда жертва поражена стрелой сразу, и не успевает сделать еще и полшага, как ее настигает смерть. Кили великолепно обращался с луком и стрелами. И так же великолепно научился обращаться со словами. Переплавился в горне испытаний и страха в неуязвимый и крепкий алмаз. Такой де неживой.
Фили указал ему на дверь. Упал в свою кровать, скинув рукой корону на пол. И ему показалось, что только что он обидел Торина еще хуже, чем мог обидеть его своими словами Кили. Положил поднятую корону на грудь, и, смотря на ее сияние, прогонял только одну шальную мысль.
Что иногда и живым не нужны ни камни, ни золото. А что им нужно – им самим не ясно.

По правую руку от трона, на том месте, где и должен быть, Кили стоит, улыбаясь и слегка склоняя голову в легких поклонах. Его рука, сокрытая складками тяжелого плаща лежит на рукояти меча, висящего на поясе. И он как влитой на этом месте – гармоничен и прекрасен. А Фили ерзает на троне, выпрямляет спину, пытаясь сесть ровнее, холодеет и едва дышит. Послы все продолжают испытывать его терпение и силу воли. Все не заканчивается аудиенция. И время течет так же медленно и бесконечно, как сочатся золотые жилы в теле горы.
Хороший правитель – недостижимая цель. Раскланиваясь и расплываясь в счастливой улыбке чопорный гном отступает от трона, а Фили взвешивает в уме данное обещание, принятое решение. Думает о выгоде и убытках, но не испытывает тревоги – значит, все правильно. Значит, пока он делает все верно и казниться ему нечем. И когда он кивает сам себе и гладит надетый на указательный палец серебряный перстень – подарок Балина, парный с перстнем брата, - поворачивает голову, ощутив взгляд. Кили смотрит на него, своего короля чуть скосив черные глаза, без усмешки или налета холодности на красивом взрослом лице. Смотрит так – Фили кажется, впервые, - словно выражая одобрение, которое не выразит словами.

Попранные порядки и забытые обычаи – Кили не чтит память предков. Фили становится слишком тяжело находиться у гробницы дяди. Он чувствует, что должен извиниться за брата, хотя никогда не считал такое необходимым. Каждый расхлебывает за себя, но сейчас – сейчас он король. Кили его советник, Кили его правая рука. Его самый страшный враг, умеющий ударить так, что кроме слез и горечи не остается ничего. Умеющий указать на то, чего кроме него никто не увидит. Такой злой и жадный Кили, такой уверенный и бесстрашный, такой умный и бесконечно непонятный, всегда оказывающийся по правую руку и готовый добить или защитить. Зрячий, тогда как Фили кажется себе ослепленным или попросту от рождения слепым. Подозрительный, тогда как Фили предпочитает доверять и полагаться. Неужели это – и есть советник? Или это – брат?
- Дядя, не знаю я, какой из меня король, - он больше не опускается на колени и смотрит на изрезанный письменами и рисунками надгробный камень сверху вниз, скрывая лицо в тени, скрывая бесцветные, виноватые глаза под упавшими на лицо волосами.
- Простите Кили за то, что он не приходит сюда. Что не говорит ни с вами, ни со мной. Старейшины считают его слишком спесивым уверенным. Он не просит ни чьих советов. Он перечит мне, но он часто прав. Я не могу с ним всегда соглашаться, но он – мое зрение. Та твердость, которой не хватает моей руке и моему слову. Простите его непочтение и злобу. Этим недовольны все, кто приближен ко мне. Кто не боится сказать о своих подозрениях королю. Но это – его дело, дядя. И за это простите меня. Я не смею принуждать его. Ни к чему.
Знали ли вы, дядя, каким он станет? Что его острого слова и злого языка будут бояться все, включая таких мудрых старейшин? Что его острый взгляд будет способен находить пороки самых благочестивых? А острый изощренный ум изобретать такие схемы и продумывать ходы до того сложные и коварные, что предугадать невозможно? И что он не возжелает ни короны, ни царства. Что будет до последнего отстаивать право своего короля, его титул, его честь. Будет правой рукой правителя, какой Эребор еще не знал. Готовый пойти против всех, защищая решение, принятое своим королем. Пусть и неверное. Потому что лишь он имеет право давать королю советы, сомневаться в правильности его указов. Но никогда – не оспаривать, если решение принято.
- Простите его, дядя. Я и сам его не понимаю.

В кузне кипит в огромных чанах золото, вздуваются и лопаются тяжелые, тягучие пузыри на его переливающейся поверхности. Переходы, тонкие лестничные клетки, по которым Фили проходит над кузней, ища брата, заканчиваются площадкой с выломанными перилами и король, опрометчиво не взявший с собой ни свиту, ни охрану, едва не падает вниз. С камзола срывается плохо закрепленная брошь – и тонет в море вскипающего золота. Фили со странным спокойствием наблюдает за втянувшей брошь, как мокрый зыбучий песок, золотой массой, и крепче сжимает удержавшую его руку.
Кили смотрит на его растрепавшиеся волосы, сегодня забранные лишь двумя тонкими косами спереди, и ниспадающие по спине, расплетенные, блестящие в отсветах шипящего внизу пламени.
Сам он похож на закаленное, потемневшее серебро. Черные волосы заплетены ровно и аккуратно, лоб украшает блестящий венец, уши – драгоценные серьги. На пальцах, крепко сжатых в ладони фили и сжимающих его руку надеты широкие кольца с крупными камнями. Камзол черный, а вышивка похожа на переливающиеся по ночной водной глади блики света. Советник короля Эребора, наследный принц Кили, младший в роде Дьюрина.
- Решил последовать за дядей? – Кривя губы, спрашивает он, и не дает Фили, еще не осознавшему, но уже ужаленному обидой и такой отвратительной непочтительностью, ответить. – Не позволю.
Его темные глаза блестят ярко и Фили на миг кажется, что он видит в них свое отражение. Растерянный, осунувшийся, с растрепавшимися волосами – король Эребеора Фили. Сияющий, в своих одеждах и с королевским венцом, украшающим лоб в глазах Кили ярче, чем самое драгоценное сокровище Эребора. Весь словно сотканный из золота.

Из золота.
Король должен быть мягок, но Фили иногда кажется, что его мягкость граничит с мягкостью нагретого воска. Свечи в Эреборе тают и истекают янтарными, прозрачными каплями; этот воск растирается меж пальцев, пока теплый, и застывает корочкой; ломается и крошится, когда совсем остыл. Идет четвертый год правления. Четвертый год, когда Фили вот так же тает от надежды, принимает решения и пытается стремиться вперед, чтобы потом от усталости и внезапно нахлынувшей обреченности застыть и вмиг рассыпаться янтарными, золотыми осколками. Собирать которые будет Кили, сплавлять воедино оживляющей злобой, своими колкостями и упреками, такими редкими словами. Склеп Торина опустел раз и навсегда. Туда больше не спускается даже Двалин, а Кили – Фили знает это наверняка, - приказал потушить вечно горевшие факелы. Прошлое погрузилось во тьму – но в настоящем такой туман, что в будущем едва ли можно рассмотреть хоть что-то.

[Hobbit!Anon]

3/3.
В сокровищнице, вреди все растущих россыпей холодного золота и камней, установлен увитый застывшими янтарными лозами трон – еще со времен прошлого короля. Фили слепит отражающийся от сокровищ блеск нескольких зажженных факелов, под ногами звонко хрустит, перетекая, река золотых монет, перстней, ожерелий. Фили чувствует себя здесь как в настоящем склепе, как не чувствовал даже у саркофага Торина – одиноким, единственно живым. Тусклый, залитый едва достаточным для освещения даже половины такого огромного пространства зал, глубокие черные тени, пятнами поглотившие пол и углы, перетекающие и шевелящиеся; Фили кажется, стук его сердца и тепло дыхания впитываются этим мертвым золотом.
Впервые за четыре года правления Фили здесь один. Тьма окутала дворец, даже кузни, вечно кипящие в работе, замерли и застыли в ночном сне. Здесь, в сокровищнице, Фили пытается найти то, что так влечет к золоту Кили. Почувствовать власть этого блестящего яда, его вкус. Понять брата. Но в каждой монете, в тысячах отражений и приглушенном, но слепящем блеске он видит только себя. Его отражают монеты, даже не искажая цвета; в выпуклых боках церемониальных чаш, наполненных рубинами, в золоте отражается золотой король. Фили смотрит на себя, в золотом венце золотых волос, на золотистую кожу открытых рук, покрытую золотистыми же волосами, и переводит взгляд от отражения на эти руки – ему кажется, что это не золото, а воск. Весь он – подделка под драгоценность. Воск, который так легко плавится. Золото легко переплавить лишь раз, сохраняя его свойства. Потом оно становится все хуже. Воск не меняется – не слабее и не крепнет, сколько раз не растапливай его. Это так любит Кили в золоте? То, как оно ярко и как крепко? Как спокойно? Или как отражает его, Кили? Делая его тоже золотым, отдавая ему свой блеск.
- Нет, - Фили оборачивается на спокойный голос брата медленно, словно обреченно, оправляя закатанные рукава простой рубахи. – Не за это.
На руках Кили, там, где остались шрамы после Битвы Пяти Армий, пока последней для них битвы, надеты витые, широкие, высокие как наручи золотые браслеты. Он смотрится в один из них, а потом переводи взгляд на Фили. Опускает руку так, чтобы в сияющей поверхности браслета появилось его, Фили, отражение. Теплое и живое. Не искаженное ни цветом, ни формой. Идеальное.
- Ты золотой король, - Кили улыбается, не отрывая блестящего взгляда от браслета. – Ты податлив, как кипящее золото, расплавленное, горячее. Так же опасен, если не суметь придать тебе форму, и позволить выплеснуться. Золотой Король.
Фили зябко ежится. Он не привык к откровениям брата и таким его речам. Там незатейливым. К его улыбке, которой не видел уже четыре года – с тех пор, как после клятвы надел корону.
- Скорее уж воск, - тихо отзывает он. Податливый, теплый воск.
- Золотым королем тебя называет твой народ.
Кили опускает руки. Блеск факелов, теплый, делает его лицо каким-то мертвенным – с глубокими тенями, еще более черными волосами, поблескивающими, словно в них затесались огненные нити.
- Стоит ли так любить золото? – пожимает плечами Фили, и разворачивается, чтобы уйти.
Шелест ссыпающихся из-под ног монет идущего за ним Кили оглушает, и Фили сам уже останавливается, когда на его плечо так непривычно ложится горячая ладонь.
- Ты – золото. – Лицо Кили почти вплотную и его дыхание, живое и горячее, ярко ощущается в холодном воздухе сокровищницы. А в глазах, в темных живых глазах, отражающих отсветы факелов и блеск золота Фили впервые видит…тепло?
Впервые приглядывается, чтобы что-то увидеть. Не стараясь рассмотреть – увидеть нельзя. Не увидев, нельзя понять.
Кили целует его осторожно, как касаются губами церемониального кубка, или длани правителя, протянутой в покровительственном жесте. Фили не шевелится, закрывая глаза, чтобы больше не слепило сияющее торжественно золото. Кили сжимает его опущенные руки, и Фили ощущает, что на его пальцах нет привычных колец.
И опускается на колени, чтобы поцеловать его руки. Пальцы, ладони, запястья. Прижаться лбом.

Он сам себя не понимает. Золото жжет все так же невыносимо, как мертвенный иней. Кольца и королевский венец тяготят и давят, но в каждом отблеске золота Фили видит свое отражение. Идеальное, неизменное.
- Совершенное, - поправляет одевающий корону на кудри своего короля Кили, и словно бы привычным, таким отточенным жестом поправляет выбившиеся золотые пряди.

Кили не понимает его тоже. Как не понимает и себя. И скоро в этом Фили, от рождения более зоркий, чем брат, более сочувствующий и способный понимать других куда лучше, видит тот порог, о который они столько лет сбивают ноги. Понимать с полуслова другого невозможно, когда не понимаешь себя.
- Дядя, возможно ли королю попрать своим желанием и незаслуженно властью законы, стоявшие веками?
Он обращается скорее потому, что знает – Торин не ответит. Мертвым не нужно золото или что-то еще, как им не нужны и чужды чувства их живых приемников. И это успокаивает Фили.

Кили стоит по правую руку – уверенный и твердый, с язвительной усмешкой, едва обозначившейся на красивых губах. Скрытая складками дорого, расшитого изумрудами плаща рука лежит поверх опущенной с подлокотника троны руки Фили. Сосредоточенного и серьезного. По-королевски властно сидящего, с ровной спиной и непоколебимой уверенностью в ставших ясными глазами.

На пятый год правления склеп Торина погружается в вечную, непроглядную тьму и мертвенный холод. Как и положено месту, хранящему покой мертвого.

На россыпях сияющего золота, освещенного несколькими факелами, в едва не тонущей во мраке сокровищнице, золотистая кожа Фили кажется странно бледной, как матовая поверхность жемчужины. Кили гладит пальцами его грудь, пытаясь закрыть глаза, но так и не сумев этого сделать. Золото мягких волос на груди и спадающих на плечи кудрей, расплетенные нервными пальцами косы; Фили холодно и он подается вперед, к полностью одетому Кили, сосредоточенному, словно занятый работой ювелир. На нем нет ни королевского венца, ни единого украшения, но Кили не в силах оторвать взгляд – перед ним чистое золото, настоящее, средоточие его терзаний, страхов и мук. Живое воплощения самых страстных желаний; проклятие алкать золота для него воплощено в смертном теле. И отвести взгляд невозможно тяжело. Он закрывает глаза только когда Фили целует его, расстегивая черные одежды, снимая со лба венец, укладывая спиной на сыпучее, звонкое, ледяное золото.
Вся твоя твердость – лишь невысказанное желание. Вся уверенность – спрятанные глубоко, уже ставшие привычными сомнения. Вся злоба – обреченность.
Фили улыбается, помогая Кили, закрывшему глаза, устроиться сверху, уперев руки в теплые плечи и отдаваясь, запрокинув голову так, что темные косы бьют по спине в такт рваным, медленным движениям. Омерзительно холодное золото ссыпается из-под них, шумно, звонко, и отзвуки этого шелеста, шелеста дыхания эхо усиливает в разы.
Кили, не открывая глаз, тянется за поцелуем, обнимая Фили и прижимаясь. И только потом, когда Фили накидывает на плечи подбитую алым королевскую мантию и собирает на затылке заколкой волосы – Кили смотрит на это, так же, как наблюдает за кипящим в котлах золотом; так же, и в сотню раз внимательнее.

Близость стирает последние пороги. Прикосновения Кили снимают мертвенный холод и тяжесть королевского венца. Фили видит – теперь странно четко, без привычных сомнений уверяясь, что видит правильно, - как и сам его острый на язык, бескомпромиссный и ядовитый советник перенимает что-то от самого Фили. Теперь и в нем сквозит что-то от мягкости нагретого воска. Что-то от блеска расплавленного золота.

На седьмой год правления король Фили уже не сомневается в своих решениях.
Если бы он мог проследить произошедшее, то понял бы, что теперь понимает и куда важную вещь: что такое, когда два сердца выстукивают один и тот же ритм. И что такое – быть в ком-то полностью уверенным. Как в брате. Или больше – больше даже, чем в себе.
Что душа Кили – кипящий металл, подвижный, обжигающий, непокорный, не способный усмирить себя, понять себя. И что алмаз скорее сокрыт в его, Фили, груди – с тысячей граней, порождающими тысячи масок, тысячи бликов.

- Дядя, мне так легко, - металл перекатываемых в ладони колец приятно прохладен, и Кили ставит в пазы принесенный факел, садится в пустой усыпальнице у покрытого слоем пыли саркофага.
- Я, наконец, понимаю его. Как я люблю его, дядя, - он улыбается, закрывая глаза и касается лбом, украшенным венцом холодного камня надгробной плиты, - как он прекрасен. Прекраснее, чем любое золото. Мне так легко теперь. Так легко.

[Lalayt]

Это очень, очень хороший текст. Я даже не могу выбрать момент, который больше всего понравился - все к месту.
Спасибо, автор.

[Thorgrim]

Писать развернуто я не умею, поэтому просто - автор, вы молодец. Браво!

[Unelias]

Я не знаю, что сказать. Я не читала текста лучше по Фили/Кили

[Amergin]

Замечательный текст. Огромное спасибо!

[DeeS]

Прекраснейший текст. И, наконец, понявшие друг друга братья
Спасибо

[merryginn]

завораживает от-первого до последнего слова

[КЁШ ПЕРЕДАСТ]

дочитала до конца уже со слезами на глазах.
Автор, вы прекрасны невероятно

[[Jiminy]]

Потрясающе. Даже сложно выделить какие-то момент, поскольку настолько всё цельно, едино... Спасибо.

[мистер двалин сексуален.]

автор, у меня просто нет слов. это потрясающий текст от начала и до последнего слова <3
я не уверена, но кажется я еще и заказчик. в любом случае, спасибо вам за эту историю.
перечитаю и постараюсь оставить более подробный отзыв, а пока просто еще раз спасибо

[Kyokka Suigetsu]

Потрясающий, совершенно волшебный текст! Завораживает своей красотой, как переливающиеся драгоценности и золото, особенно золото. Просто невероятно

[Tish Addams]

Автор, спасибо! Текст отличный! Хотя обычно игра на контрасте не надоедает только в драбблах (дальше приедается) тут она развивается и играет разными гранями и оттенками на протяжении всего текста и делает его ярче, еще сочнее.
У каждой сцены есть свой цвет, своя температура - их легко почувствовать с самых первых строчек. И это действительно здорово!
З.Ы. Отдельно выскажусь про энцу - она диво как хороша, автор ловите печеньки и мое побитое слэшем сердце .

[Jaya Jeeves]

через год явился автор
всем спасибо, аж сияю, так рада

[мистер двалин сексуален.]

Севир, кажется, я таки заказчик )))
пойду перечитаю, а пока еще раз спасибо

[Jaya Jeeves]

мистер двалин сексуален.,
эхехехе, вы вовремя спасибо вам за заявку, да

[мистер двалин сексуален.]

Севир, кажется, я таки заказчик )))
пойду перечитаю, а пока еще раз спасибо

[ekemen]

Вот это да....